«Всяко» не бывает

— Сам город я не помню, но какие-то детские ощущения сохранились. Горсад. Речка Ушайка. Я запомнила, как папа ходил в кедрач и приносил в мешке шишки, а мы с бабой Нюрой высыпали их в ведро, варили, и был такой запах… И орешки мягкие становились. Помню улицу Плеханова: как мы ходили туда в магазин за хлебом, и вилку на веревке, которой этот хлеб трогали. Лестницу на улице Советской, трамвайную остановку, фотосалон «Улыбку» — он, кстати, до сих пор так называется.

— Я приехала в командировку писать про предпринимательство. Встречалась с людьми, которые развивают малый бизнес. Один парень придумал электронное устройство, которое крепится на велосипед. В случае угона приложение показывает, что велосипед уезжает, и в какую сторону двигается. Потом я разговаривала с ребятами, которые анализируют и систематизируют интересы телезрителей: то есть можно получить их программу, и телевизор будет показывать программы интересные именно тебе — избавляет от необходимости переключать сто пятьдесят каналов. Еще одни ребята помогают компаниям найти поставщиков через разработанную интернет технологию.

— Да, Томск – прекрасен, в детстве я не осознавала, что эти деревянные дома — это не просто дома, а связь с историей. Я думаю, каждое поколение воспроизводило их по образцу прежних, и, может, последнее поколение уже не понимало, зачем они это делают, но всё равно четко ощущается мощная связь с русской культурой.

И мой дом — это один из таких домов. Не только потому что я родилась в Томске; как журналист, я изъездила, наверно, всю Россию, видела много примеров зодчества и просто красивых мест, но никогда не чувствовала ничего подобного.

Меня сопровождал руководитель арт-проекта «Васильев вечер» Данила Крапчунов, мы поднялись на Воскресенскую гору, спустились на Болото (мне объяснили, что правильно говорить именно «на»), потом поднялись на Монастырскую гору и луна была такая красивая… Я пережила очень глубокие чувства, но всё равно возвращалась к тому дому, где родилась.

— Трижды. Мы жили в многоквартирном доме номер 31 по улице Советской. С нами на этаже жили одни бабушки: чужие бабушки, просто соседки. Так и моя баба Нюра не родная, она просто была нашей соседкой. Анна Николаевна Губина. Она очень переживала, когда мы переезжали, несколько раз приезжала к нам, а потом умерла. Я всегда мечтала, что когда-нибудь приеду на ее могилу. Так я первый раз пошла к дому, надеясь, что там остались какие-то соседи. Это всё-таки очень давно было.

Но дом оказался расселенным. Он огорожен забором, сверху металлическая сетка. Я увидела выбитые стекла, походила вокруг. Живущая по соседству пожилая женщина сказала, что меня не помнит (неудивительно, мне было очень мало лет), а вот бабу Нюру припоминает, но о её судьбе ничего не знает.

Когда я пришла туда в третий раз, то снова спрашивала и снова никто ничего не знал. Все, кто там живут – молодые, и бабу Нюру не помнят. Я только выяснила, что в 2011 году дом расселили, а уже в следующем его приобрел какой-то человек. Насколько я поняла по состоянию здания, сейчас собственник намеренно доводит дом до того состояния, когда он развалится. Иначе он бы его, наверно, законсервировал.

Я уже собиралась уезжать, даже начала вызывать такси, как вдруг из калитки соседнего кирпичного дома вышла девочка, и мы встретились глазами с тем, кто ее выпускал. Этот мужчина (оказалось, что когда-то давно ему помогли мои родители) узнал меня и спросил:

— Вы, наверно, хотите узнать про бабу Нюру? Я даже не уверен, стоит ли рассказывать вам эту историю, потому что знаю, что произошло, но представить себе это не могу. Не представляется.

Я, конечно, поняла, что мне предстоит услышать нечто очень ужасное. Из полунамеков в его рассказе я поняла, что в нашем доме жил некий сосед, который хотел получить квартиру бабы Нюры, для чего ее скоропостижно отправили в дом престарелых.

— Да, в Шегарке. И там ее задушили.

Я подумала некоторое время, переварила и решила туда поехать. Пришла к директору и представилась внучкой Анны Николаевны Губиной. Это было больше 20 лет назад, но директор согласилась поднять ее личное дело. В документе было написано, что она умерла от механической асфиксии от сдавливания органов шеи руками.

Я показала свою пресс-карту и сказала, что хочу разобраться с этим делом. Сотрудники «Лесной дачи» очень испугались. Мне сказали, что работала прокуратура, потом директор сказала, что ничего не знает, но по их лицам мне показалось, что они прекрасно знают грехи, водящиеся за этим домом престарелых.

Директор вызвала лечащего врача бабы Нюры; он помнил мою бабушку, но также помнил, что в ее личном деле было написано «детей нет». Это правда: ее муж ушел на Великую Отечественную войну, и она всю жизнь его ждала, не вышла больше замуж. Она была очень доброй. Этот лечащий врач сказал, что виновата буйная соседка по палате. Она ее ночью задушила. Я спросила, понес ли ответственность кто-нибудь из сотрудников. Мне сказали, что нет, потому что всяко бывает. На что я ответила, что «всяко» не бывает. «Всяко» не бывает.

— Я собираюсь писать об этом, я предупредила об этом сотрудников «Лесной дачи». Отправляясь туда, я навела справки и узнала, что этот случай был не единственным в Шегарке. Мне сказали, что бывший директор любил мучить стариков, особенно тех, у кого в личном деле было написано «детей нет».

Я всё обдумала и буду делать из этого большой скандал, потому что дело в системе. По всей стране происходят подобное: старики становятся заложниками людей, которые их оскорбляют, мучают, морят голодом. Я хочу, чтобы каждый сотрудник каждого дома престарелых знал, что срока давности не будет. Даже через 20-30 лет за стариком, у которого в личном деле написано «детей нет», кто-то придет и привлечет к ответственности. И я этим займусь, потому что мне очень тяжело и больно знать, что близкий человек умер насильственной смертью.

Первым делом я подниму материалы дела в прокуратуре и проконсультируюсь с юристами о том, кто должен понести наказание в подобной ситуации. Попутно я хочу сохранить свой дом. Во-первых, мои родители были здесь счастливы, во-вторых, в память о бабе Нюре.

Я хочу, чтобы ему придали статус памятника архитектуры. Три дома по соседству с ним этим статусом обладают. Он составляет ансамбль с этими домами, но считается просто историческим фоном. Трогать его нельзя, а оставить снегам, дождям и ветрам — можно.

Я сходила в комитет культурного наследия, встретилась с его главой Еленой Перетягиной, и мы договорились, что будем вместе работать. Я написала заявление о том, что прошу о включении дома 31 по улице Советской в реестр объектов исторического наследия. Теперь мы закажем экспертизу — я даже готова это сделать за собственные деньги — и посмотрим, как эта ситуация будет развиваться дальше для меня.

Для меня теперь дело принципа наказать виновных людей из «Лесной дачи» и сохранить дом. Я приехала в рабочую командировку, а пережила тут целую маленькую жизнь